Непростой случай - Страница 22

— Просто подумал, что вам с ним жилось не сладко, вот и все.

— Вы не имеете права задавать мне такие вопросы, — с трудом вымолвила она, чувствуя непонятный страх и желая, чтобы этот разговор поскорее закончился.

— Верно, — кивнул он.

— И ставить палатку на моей земле вы тоже не имеете права.

Он вздохнул и насмешливо развел руками.

— Но я хочу видеть вас, хочу быть с вами. Вы не подходите к телефону, не отвечаете на мои звонки. Что же мне делать?

— Уехать отсюда. — Долорес подбоченилась и решительно заявила: — Немедленно уезжайте! Иначе я позвоню в полицию. Вы поняли?

Он послушно кивнул.

— Да. Я не понимаю другого… Почему вы так боитесь меня?

— Я не боюсь! — отрезала она. — Просто вы мне безразличны!

Лгунья, негромко сказал ей внутренний голос. Долорес круто развернулась и пошла к флигелю. Сердце у нее колотилось, в голове был сумбур.

— Я не шучу, — продолжала ворчать она себе под нос. — Сейчас же вызову полицию…

Но она знала, что полиция тут не поможет. Ибо беда заключалась не в том, что Эдвин проник на ее участок. Он проник в ее душу.

Эдвин смотрел в ясное небо, любовался звездами и серебряной луной и думал о Долорес. В последнее время он только и делал, что думал о ней.

Умная, внешне уверенная в себе, деловая женщина, наделенная творческой жилкой… И все же в ее глазах читалась пугающая уязвимость, странно противоречившая облику решительного, уверенного в себе человека. Что-то очень нежное, мягкое, вызывавшее желание обнять ее и защитить.

Защитить… Он слегка усмехнулся. От чего? Долорес не нужна была защита. Она прекрасно управляла своей уютной респектабельной гостиницей и не нуждалась ни в нем, ни в его ухаживаниях. Попросту не желала этого.

У Эдвина засосало под ложечкой. Ему не нравилось это чувство. Как оно называлось? Уязвленная мужская гордость? Тоска… по чему? По женщине? Нет, не просто по женщине. По женщине, которая бы любила и желала его. Между двумя этими понятиями лежала пропасть.

Снова заныло в груди. Он редко давал волю этому чувству, потому что тут же начинал тосковать по Эмме, которая однажды завладела его сердцем. Но Эмма давно умерла, и он смирился с ее уходом. Вынужден был смириться. Он много работал, растил детей, пытался уделять им как можно больше любви и внимания, а о себе предпочитал не думать.

Он не испытывал недостатка в женском внимании и даже пару раз пытался завести серьезный роман, но ничего не получалось. Эдвин догадывался, что виноват в этом он сам, однако не хотел копаться в себе. В последние годы он окончательно потерял надежду на то, что встретит женщину, которую полюбит всей душой. Ему и так повезло: однажды, в юности, он завоевал любовь удивительной женщины. Рассчитывать на то, что это может повториться, значило гневить Бога.

Тем не менее он влюбился и вел себя как последний кретин, разбив палатку на участке Долорес Стрит. Она бы правильно сделала, если бы снова натравила на него полицию. А полиция бы правильно сделала, если бы арестовала его за бродяжничество, вторжение на чужую территорию или еще за что-нибудь. Поделом было бы сорокапятилетнему дураку, который ведет себя как пьяный подросток, не умеющий совладать со своими инстинктами.

Порыв холодного, пробирающего до костей ветра заставил его вернуться в палатку и залезть в спальный мешок.

Долорес проснулась от свиста ветра в ветвях деревьев и стука дождевых капель о крышу флигеля. На часах было без пяти три. Она с досадой повернулась на другой бок. Хотелось спать, но вой ветра мешал уснуть. Она думала об Эдвине. Должно быть, он свернул палатку и отбыл восвояси.

А вдруг нет? Сразу после своей гневной отповеди она легла спать и не видела, как он уезжал.

За окном раздался громкий треск, заставивший ее подскочить. Бешено заколотилось сердце. Это дерево! Буря такая, что не выдерживают корни!

Она легла на спину и прерывисто вздохнула. А вдруг Эдвин все еще сидит в своей палатке? В такую погоду палатку того и гляди может сорвать.

— И поделом ему, — пробормотала она. Эдвину вообще не следовало приезжать сюда.

А если он не уехал? Впрочем, мистер Оливер уже давно не маленький, может сам о себе позаботиться. Если сорвет палатку, это его трудности. Пусть расплачивается за собственную глупость. Она тут ни при чем.

Она выбралась из постели, надела халат и прошла на кухню. Хотя смотреть в окно было бесполезно. Снаружи царила непроглядная тьма. Если Эдвин все еще сидит в своей палатке, из флигеля этого не увидишь.

После нескольких минут бесплодной борьбы с собой она надела шерстяной тренировочный костюм, резиновые сапоги, дождевик, зажгла фонарь и вышла на улицу, ругая себя на чем свет стоит. Безнадежный случай идиотизма. Пора санитаров вызывать…

Ветер сбивал с ног. Ей пришлось нагнуться, чтобы не потерять равновесия. Лицо обжигали струи ледяного дождя. Сжав зубы и напрягшись всем телом, она медленно пробивалась к пруду, всматриваясь в темноту и молясь, чтобы Эдвин был в безопасности, под надежной крышей.

Но под крышей он не был. Луч фонаря уткнулся в трепетавшую на бешеном ветру, то вздувавшуюся, то опадавшую палатку. Оставалось надеяться, что Эдвин внутри.

Долорес негромко чертыхнулась. Этот несносный тип заставил-таки ее выйти из дома в бурю. Она могла упасть, сломать ногу!..

— Эдвин! — крикнула она навстречу ветру и осветила вход в палатку. — Эдвин! Вы здесь?

Раздался звук спускаемой молнии, и палатка открылась.

— Сумасшедшая! — Оливер протянул руку и втащил Долорес внутрь. Женщина опустилась на спальный мешок. — О Боже, Долорес, что на вас нашло?! — воскликнул он. — Ведь сейчас три часа ночи!